Сергей Олефиренко: «Сначала мы создадим условия для работы, а потом начнём требовать»

Сергей Сергеевич, вас назначили руководить центром во время управленческого кризиса. Из-за чего этот кризис возник?

Когда в 2014 году Крым воссоединился с Российской Федерацией, работники медицины, и сотрудники «скорой» в том числе, ожидали каких-то качественных и количественных улучшений в своей работе. Но, к сожалению, получили в итоге не улучшения, а ухудшения: условий работы, заработной платы и качества жизни в целом. И связано это не с какой-то общей экономической ситуацией в стране или в Крыму, а с производственными сложностями на местах.

В Российской Федерации законодательство в сфере медицины намного сложнее, ведь это страховая медицина, которая подразумевает гораздо больший объём документов, постановлений и бумаг, чем тот, с которым крымские медики привыкли иметь дело. И что произошло? Сначала все очень сильно радовались зарплате и не сильно озадачивались бумажками, ведь интеграция проходила постепенно. Однако, также постепенно увеличивался и объём бумаг, обязанностей, требований и штрафов. Люди, оценив ситуацию, закономерно стали ожидать в качестве компенсации значительно возросшей нагрузки каких-то дополнительных финансовых стимулов, но зарплата оставалась на том же уровне. Более того — она даже где-то ухудшилась, потому что количество стимулирующих выплат снизилось, по сравнению с 2014 — 2015 годами. Так сказать, пряник уменьшился, а кнут в разы увеличился.

К этому моменту конкретно наша организация уже и так пережила реформу оптимизации 2013 года, когда при Украине оптимизировали, ужали и обрезали всё, что только было возможно. Я считал, что хуже, чем сделали тогда, сделать было невозможно в принципе. Но я ошибался: несмотря на возросшую нагрузку, общее нарастающее недовольство, кадровые и финансовые проблемы, предыдущая администрация решила ещё раз оптимизировать «скорую помощь» — заставить её работать в режиме самоокупаемости. Тогда, собственно, и начался очень серьёзный кризис.

Предыдущая администрация начала новую оптимизацию службы. Как вы думаете, эта работа могла привести к положительному результату?

Оптимизация была задумана с целью сокращения расходов путём объединения станций и подстанций и закрытия неокупаемых пунктов базирования. Звучало это всё примерно так: ребята, вы там в Стерегущем находитесь, у вас плечо доезда 60 км, вы не можете физически доехать до пациента за положенные 20 минут. Вы не выполняете норматив, вас штрафуют. Вы не самоокупаетесь, мы несём из-за вас убытки. А количество вызовов у вас, из-за того, что население сильно растянуто по территории, не десять с половиной, как должно быть, а два-три. Получается, по факту, вы всю смену баклуши бьёте, а в Симферополе в это время по сто вызовов в день.

И, вроде, всё логично звучит, с экономической точки зрения, но как быть людям, которые живут в Стерегущем, в Ковыльном, в Котовском или ещё где-то? Эта позиция шла в разрез с позицией федерального центра, в которой говорится о необходимости развивать сельскую медицину. Получается, Москва предлагает усилить периферию, привлечь молодых специалистов. Но здесь решают: мы будем экономить, нет денег на периферию, мы всё в центр стянем. В итоге, так действительно чуть было не произошло: вместо семи центральных подстанций — Ялты, Феодосии, Керчи, Джанкоя, Красноперекопска, Евпатории и Симферополя, было принято решение сделать три: северо-западную, в которую вошли бы Евпатория, Красноперекопск, Джанкой; центральную — Симферополь; и юго-восточную — это Ялта, Судак, Феодосия, Керчь.

Люди, не один год отдавшие «скорой помощи», выходящие на линию каждый день, прекрасно понимали, что это был бы коллапс, вся структура, вся суть «скорой помощи» была бы просто уничтожена. Было даже коллективное письмо руководителей станций скорой помощи главе Республики Крым Сергею Аксёнову и министру здравоохранения о выражении недоверия предыдущей администрации. Это действительно был кризис. Нужно было радикально менять курс.

Мы тогда с Сергеем Валерьевичем имели очень продолжительную беседу по этому вопросу. Он хорошо понимал, что происходит. Он тоже удивлялся, говорил: Почему центр не обоснует необходимость дополнительного бюджетного финансирования? Или что же, всё, что не приносит денег, нужно порезать за крайнюю неэффективность? Нет — это неправильная позиция.

Сейчас мы работаем с министерством в чётком взаимодействии. Мы обосновываем и юридическую и экономическую необходимость дополнительного финансирования вот этих периферических отделов. Да, пункт «скорой», обслуживающий несколько далеко стоящих друг от друга посёлков, никогда не сможет выполнить нормативный доезд в 20 минут. Но если такой пункт убрать из-за его экономической нерентабельности, сколько тогда пациентам из посёлков придётся ждать машину «скорой»? По сути, «скорая помощь» на периферии будет отсутствовать как таковая. А всё дело в том, что наша служба при всём желании не может работать, как коммерческая организация, она не может быть на самоокупаемости, несмотря на то, что у нас страховая медицина. Но, к счастью, личный контроль главы республики и возможность дополнительного финансирования из бюджета должны помочь нам выйти из этого кризиса.

Для выхода из кризиса необходимо ведь не только дополнительное финансирование?

Фундаментальный момент — это децентрализация нашей организации. Центр создавался первоначально как логистический узел, как помощник — речь шла о централизации закупок. У нас сейчас 83 объекта хозяйственной деятельности по Крыму, из них порядка 50 — крупных. Мысль правильная: контролировать одних закупщиков, одних экономистов, одних бухгалтеров проще. Это действительно удобно. Плюс предполагалась логистика, что центр будет собирать заявки, проверять потребности и компенсировать всё, что нужно, на периферию.

Но со временем центр начал на себя настолько перетягивать одеяло, что полномочия у людей на периферии забрали полностью. Вот яркий пример: был главный врач скорой медицинской помощи Симферополя, человек с огромным штатом, полномочиями, с административными рычагами управления. Но то, что было, забрали: должность главного врача, статус государственного служащего, пенсию, зарплату. Чиновника с широкой полнотой власти сделали врачом «скорой помощи», заведующим станцией. Так произошло по всему Крыму. Однако, нельзя, сидя в кресле здесь, знать, что происходит на местах. А вот главврачи на местах знали и депутатов, и представителей органов власти, и ситуацию на местах: где у них трубы текут, какие у них кадровые и материальные проблемы. Хотели вроде сделать хорошо, но это переросло в какой-то абсурд.

Сергей Валерьевич и здесь меня поддержал, он сказал: верните полномочия на места, верните людям возможность что-то изменить на месте. Быстро отреагировать. Я уже приводил такой пример. Допустим, водитель ушиб ногу и нужно его подменить в ночь. Возьмём Партенит: врач смены ничего не может сделать, он должен написать бумажку в Алушту, а там у руководителя нет рычагов влияния. Он тоже ничего не может сделать, он может водителя по коленке погладить и сказать: слушай, ну выйди вечером поработай, ну, пожалуйста. Есть люди, понимающие специфику работы на «скорой», готовые пойти на встречу, а есть люди, которые говорят: а мы за такую зарплату никуда не выйдем. После этого из Алушты идёт служебная записка в Ялту, где сидит заведующий станцией, но он такой же врач, у него нет полномочий. Он может точно также, только по другой коленке, погладить и ещё более убедительно попросить. Если водитель снова отказывается, то записка идёт в Симферополь, в кабинет первого заместителя. А это время.

Может ли служба «скорой помощи», которая в своем названии имеет слово «скорая», так управляться? Определённо — нет. Мы вернём руководителям полномочия в рамках их компетенции. У них будет возможность выдавать распоряжения и приказы. Появится возможность оперативного регулирования, деятельности на месте. Не будет этого бесконечного обмена документами. Мы будем осуществлять контроль, но что-то мне подсказывает, что люди, которые 20 лет руководили скорой помощью, окажутся более чем компетентны в своих решениях.

Материально-техническое оснащение центра — тоже проблемный вопрос?

Материально-техническое обеспечение — это третий момент, третий кит, который, так сказать, кашляющий, болеющий у нас. По многим подстанциям двойной автопарк, тут вопросов нет. С оборудованием у нас тоже всё замечательно, с лекарствами более или менее ситуация нормальная. Но люди босые и голые. Мы только-только сейчас выбили зимнюю форму, но и она есть ещё не у всех. А зима уже кончается, скоро будет тепло, а летней формы нет вообще ни у кого. Форма выдаётся на два года, а потом её нужно списывать. Если человек попал на аварию, форму залило бензином или кровью, то он должен прийти, снять её и надеть новую. Он же не будет в грязной форме сутки находиться. А мы не можем этого дать. Такие ситуации нужно исправлять, уже в ближайшее время я буду ходатайствовать о закупках.

Кроме формы, мы испытываем большие трудности с помещениями. Люди вынуждены находиться в абсолютно неприемлемых условиях. Мы объехали сейчас Джанкойскую скорую по всем пунктам, проехались и по Красноперекопску. Я был потрясён, просто шокирован. Мы побывали в местах, где сотрудники вообще впервые администрацию увидели. Как в тех помещениях работают люди — для меня вообще загадка. Никаким «земским доктором», никаким миллионом мы туда молодежь не заманим, если там будут такие условия, как сейчас. Когда люди, которые сейчас там работают (а все они — исключительно местные) состарятся, уйдут на пенсию, нам их элементарно некем будет заменить.

Но этой проблеме нашлось решение. В этом году нам дали, впервые, 150 млн рублей целевой субсидии на модульные станции. Мы сейчас почти всё объехали, остались ещё Керчь и Евпатория. Хотя, в принципе, мы уже понимаем, где их будем ставить. Минимум 10 модулей нужно будет поставить. Мы посчитали и попробуем сэкономить, возможно будем рассматривать вариант установки нескольких небольших модулей вместо одного большого.

Что собой представляют модульные станции скорой медицинской помощи?

Модульные станции — это отличная вещь. Их уже несколько стоит, вот в Севастополь когда едете, в Соколином, если выехать на Ласпи, типовая станция стоит. Маленький оранжевый дом. Он сделан из композитных материалов, собирается как конструктор «Лего», и у него 50 лет гарантии.

Вот, к примеру, мы выявили, что «скорая» находится в заброшенном здании. Здание — 1 000 кв. м, а «скорая» занимает, условно, 150 кв. м. Мы не можем сделать капремонт 150 кв. м — это, по закону, нарушение. Мы имеем право сделать ремонт всего здания, но смысл тратить такие деньги в никуда? А вот есть рядом площадка. Сельские власти очень отзывчивые, они готовы нам предоставить земельные участки, небольшие, по шесть — десять соток. Тогда туда заезжает бульдозер, снимает дёрн, дальше кладётся ленточный фундамент, делается дренаж, заливается бетонная площадка, делается отмостка под автомобили, навес, и потом приезжают представители завода по производству модулей, чтобы снять замеры. Через какое-то время приезжают две фуры с краном и быстренько собирают дом. Там всё: проводка, отопление, кондиционирование, бойлеры, стерилизация. Модули делаются в России, в Санкт-Петербурге, в Татарстане и в Воронеже. По окончании работ приходим мы, проверяем. Единственное, здесь важно не ошибиться в выборе. Потому что есть производитель, который делает на пятёрку, а есть производитель, который делает на три с минусом. Стоят они примерно одинаково. Поэтому, ещё будем «бодаться» на аукционе.

После установки модульной станции мы берём этих ребят, которые сейчас находятся где-нибудь в полуразрушенном здании, а иногда — в морге или каком-то бывшем баре, и просто их переселяем. Мы их не сокращаем, не оптимизируем, мы их не вливаем в центральную подстанцию, мы создаем им нормальные условия. После этого у меня будет возможность сказать людям: мы вас обеспечили формой, мы вас обеспечили помещением, а вот теперь мы с вас спросим за качественное выполнение работы. А мы шли от обратного, мы всё время с людей спрашивали, но ничего не давали. У нас сейчас работает финнадзор, по поручению главы республики, осуществляет аудит финансовой деятельности за два года в части контрактов, закупок, обеспечения. Руководит лично Антон Кальков, глава службы финансового надзора Республики Крым. Я надеюсь, когда аудит закончится, состоится общее собрание с коллективом, на котором пройдёт обсуждение результатов финансовой деятельности за два года. Мы увидим, по объективным ли причинам были вот такие сложности или по не совсем объективным, и тогда ситуация будет по-другому развиваться.

Давайте от организации работы перейдем к самой работе «скорой». В этом году появилась информация об увеличении количества штрафов водителям медицинских автомобилей. Действительно ли это так? С чем это может быть связано?

За январь получили (штрафов) больше, чем за весь прошлый год. В январе пришло 162 штрафа, а в прошлом году — 158. Служба же развивается, камеры устанавливаются новые. Чтобы оспорить штраф, нужно подготовить комплект документов. А их приходит по 20-30 в день. Мы же «скорая помощь», как вообще нас можно штрафовать?

Мы созвонились с представителями общества с ограниченной ответственностью «Безопасные дороги Крыма». Вышли на генерального директора в Москву, он говорит: а почему вы в списки исключения не внесёте свои машины? Я говорю: не знаю, а так можно? Мы созвонились с их директором в Крыму, сейчас планируется встреча по этому вопросу, и я очень надеюсь, что получится нас добавить. Иначе, если эта ситуация начнёт массовый характер носить, мы просто обанкротимся, выплачивая все эти штрафы. Или нам придётся держать штат юристов, которые только и будут работать, что на их обжалование. Если переложить штрафы на водителей, они или уволятся, или будут ездить, как улитки. Доехать в час пик от 7 горбольницы до москольца (площадь Московская) времени займет часа полтора, а у нас 20 минут должно быть. Как можно, не нарушая, выполнить норматив доезда? Никак, это просто невозможно.

Недавно на перекрестке улиц Толстого и Киевской перевернулась наша машина, пострадала девочка-фельдшер. Эта «скорая» ехала на вызов к ребёнку с судорогами. Я сказал, что водитель не будет наказан. Мы его будем защищать в суде до упора, до конца. Как только мы накажем своего человека сами, никакой больше водитель не будет «лететь» на ребенка, рисковать своей жизнью и жизнью бригады и нарушать правила. К тому же, водители работают на мизерной зарплате — это катастрофическая ситуация.

У нас все водители в Крыму имеют одинаковую тарификационную сетку. Это было сделано в 2014 году в спешке. Но сейчас поднять зарплату только водителям «скорой помощи» мы не можем. Должны поднять зарплату всем, а это тысячи человек, это очень большая нагрузка на бюджет, понятно, что республика не сможет это осуществить. За «скорую» мы сейчас ходатайствуем и делаем обоснование, чтобы это была отдельная категория, отдельная тарификация, чтобы для республики подъем на вот эту тысячу человек, водителей скорой помощи, не был болезненным. Думаю, за два-три месяца закончим.

Я уже не раз говорил, на материке водитель скорой помощи получает двадцать пять тысяч рублей, а то и тридцать, а у нас беда, у нас восемь с половиной получают. Мы им искусственно подняли, отняли от медиков и дали водителям денег чуть-чуть. Мы платим так называемую классность, доплачиваем 60, 70 и 80% к окладу. О каком оказании медпомощи может идти речь? Сначала мы людей накормим, обуем, создадим им условия для работы, а потом начнём требовать. Я уверен, что, как только мы сможем материально обеспечить людей нормально, у нас и престиж профессии возрастёт.

Вы уже неоднократно упоминали о нормативном времени прибытия по вызову. На все ли вызовы есть необходимость доезжать за 20 минут или есть исключения?

Раньше была при поликлинике неотложка. Теперь работаем ещё и за поликлинику. Вот представьте: сидит бабушка, где-нибудь на Маршала Жукова, ей откровенно скучно. И бабушка каждый день вызывает мерять давление, отказать мы ей не можем, потому что тут же будет жалоба во все инстанции мира, и мы ездим. Бабушка же знает, что если просто сказать «плохо», она будет ждать очень долго, потому что у нас есть возможность до четырёх часов ехать по неотложке, бабушка говорит, что ей «плохо с сердцем». Как только сказано, что «плохо с сердцем», а все разговоры записываются — это срочная категория вызова, и это 20-минутный доезд. Мы прекрасно знаем, что это хроническая бабушка, которая постоянно вызывает. У меня были такие пациенты, которые по наследству передавались, врачи уходили, а больные оставались и продолжали вызывать скорую регулярно, каждый день.

В то же время я попадал на инфаркт к пациенту 27 лет. Вот здесь человеку действительно нужна скорая помощь, а он стесняется вызывать, сам не осознаёт и диспетчеру не рассказывает, насколько ему плохо. В итоге мы на такого парня не торопимся, думая, что там наркоман или ещё что-то, а на бабушку, потому что она напишет жалобу, если скорая приедет не вовремя, мы летим с сиренами и мигалками. Абсурдная ситуация. Так происходит, потому что служба неотложной помощи, которая должна обслуживать вот таких бабушек, давая нам возможность оказывать действительно скорую помощь, работает не эффективно.

Смогут ли бригады «скорой» быстро оказывать необходимую помощь на федеральной трассе «Таврида»?

Мост нас научил многому. В частности, нельзя на нём развернуться, если кому-то стало плохо. Бригады скорой помощи из Керчи вынужденно едут на материк, а потом обратно. Мы, даже если уехали на километр, потом едем 19 туда и 19 обратно. Также и коллеги с другой стороны.

С «Тавридой» ситуация немножко другая. Трасса строится за федеральные деньги, и корректировка любого федерального проекта не может проходить по нашим «хотелкам». Мы хотим сделать технологическую площадку, мы хотим сделать разворотное кольцо, мы хотим съезд, мы можем аргументированно все это обосновать. Строители, даже понимая, что это целесообразно, не могут по щелчку пальца что-то сделать, потому что они отклонятся от бюджета. Мы много что хотим добавить к инфраструктуре «Тавриды», но понимаем, что это большой федеральный проект, и всё должно согласовываться.

Главная проблема, которая нас беспокоит, — это зоны ответственности. На трассе люди будут биться, несмотря на камеры, будут «гонщики» летать. Мы планируем разбить «Тавриду» на участки, и если на каком-то из них произойдет ДТП, выедет скорая помощь, которая будет находиться на этом участке. Если не будет технологических разворотов, съездов и поворотов мы со второго участка доедем до третьего, а потом до четвертого. На нём где-то съедем, но это будет территория, условно, не Симферополя, а Керчи. Как там логистику обеспечивать? Бригада будет оттягиваться от Симферополя и находиться какое-то время в Керчи и, соответственно, наоборот. Эта проблема известна. Как она будет решаться, сейчас сложно сказать.

Пока мы видим выход из ситуации следующий — это придорожные пункты постоянного базирования. Вдоль трассы будут расположены станции технического обслуживания, в которых нам предоставят помещения. Бригады будут дежурить поочередно. Может быть, получится у нас какие-то средства привлечь республиканские, чтобы сделать технологические съезды, которые в норме будут закрыты для общего пользования, только для спецтранспорта. Какой-то путь решения мы найдём.

Говоря о технологических съездах, я имею в виду просто участок дороги, площадку, закатанную грунтом, уплотненную, куда может сесть вертолёт. Вопрос в том, что у людей должен быть доступ на трассу с этой технологической площадки. Должны быть какие-то технические разрывы. Она пусть будет закрытой эта часть, но у полиции, у нас и у МЧС должны быть какие-то стандартные ключи, чтобы подъехать, открыть ограждения, съехать на площадку, погрузить больного в вертолёт и вернуться на трассу.

Плюс необходимо учитывать, какие мачты освещения будут установлены на трассе, потому что вертолету нужно пространство. В этом году у нас летает «Ансат» — это маленький вертолет, он и на дорогу сядет. До этого летал МИ-8 — это уже танк летающий. Он уже не сядет, где угодно, ему нужно место, нужна оборудованная площадка. Мы же вертолет не купили, мы его арендуем. В следующем году будет новый аукцион, может быть какой-то МИ-6 гигантский будет. Мы это понимаем и пытаемся эти вещи предусмотреть. Полёты вертолёта осуществляются за счет федеральных денег. Это федеральная субсидия. В этом году выделено почти 70 млн. Так как это — федеральные деньги, с ними нет проблем, аукцион разыгран, деньги получены, контракт заключен — мы летаем.

Недавние инциденты в Керчи показали востребованность санавиации. Как часто привлекаются эти специалисты и насколько хорошо они оснащены?

Санавиация использует не только вертолёт, но и машины — желтые Volkswagen Crafter. В санавиации у нас порядка ста специалистов, в том числе и узких специальностей: комбустиологи, реаниматологи, неонатологи.

Например, в поселке Ленино ребёнок на себя кипяченое масло опрокинул, он не транспортабелен, его нельзя перевозить, потому что он может умереть по дороге. В Ленино нет специалистов, максимум дежурный хирург. Выезжает наша машина или вертолёт вылетает, пострадавшему оказывается помощь. В Керчи вот, тоже пример, когда моряки горели, мы выслали трёх комбустиологов, реаниматолога и хирурга в усиление керченским специалистам. В таких случаях сначала по телемедицине быстро проходит консультация, обмен сведениями, данными, и принимается решение, кто едет, как едет — либо на вертолете, либо на машине. Потом специалисты по санавиации на месте оказывают помощь, стабилизируют состояние больного, если есть необходимость, везут в Симферополь.

У нас есть как штатные специалисты, так и совместители. Но на оплату труда ряда специалистов мы не получили денег, их работа оплачивается по статье «другие цели». У нас дыра в бюджете на этот год 171 млн рублей. Целого ряда специальностей, таких как медицина катастроф, санавиация, констатация смертей, телемедицина, амбулаторный прием, нет в классификаторе госзаданий.

Наш центр атипичен для Российской Федерации, это украинский продукт. Мы не подпадаем под федеральный классификатор медорганизаций, и нам денег не дали. Я не могу предъявлять претензии министерству, они действуют в рамках законодательства. Берём республиканский классификатор, который утвердили 29 декабря, нас там тоже нет, потому что он по федеральному делался. Мы должны внести изменения в республиканский классификатор и добавить центр медицины катастроф, чтобы минздрав с минфином нам на законных основаниях выделили деньги. Но это всё время. Есть понимание, что мы хотим делать дальше. Есть понимание, куда мы движемся и как развиваемся. Я надеюсь, что при поддержке главы республики мы к чему-то хорошему придём.

Вы ежегодно проводите тендер на аренду вертолёта для санавиации. Приобрести собственный планируете?

Конечно, планируется приобрести собственный. Аренда — это чей-то заработок. Мы прекрасно понимаем, что переплачиваем. Проще этот вертолёт когда-нибудь купить. У нас есть водители, будут и пилоты. На вертолёт выделяются федеральные деньги. Есть и республиканская дотация, но она составляет 5-10% от общей суммы. Поэтому если федеральные ведомства сочтут необходимым нам вертолёт купить, значит он будет наш. А вообще вертолёт востребован. Очень долго люди боялись заказывать вертолёт, думая: а сколько же мы вам денег будем должны? Ноль. Нисколько. Это федеральная дотация. Любой фельдшер может нас вызвать. Процедура очень простая. Профильный замминистра, мы и полётная служба — три человека — это в телефонном режиме занимает пять минут согласования. Мы согласовали, погода позволяет, вертолёт полетел, всё.

Если мы эти деньги не потратим за год, то в следующем году нам дадут меньше. Поэтому мы никому не отказываем в помощи. У нас были случаи, когда мы возили людей из Керчи в Ялту на коронарографию. То есть, люди не могли перенести дорогу, потому что у них сердечная недостаточность. Их загружали по двое, по трое в вертолёт и перевозили, делали коронарографию, на месте ставили стенды, и люди возвращались домой чуть ли не на своих ногах.

Вертолёт — потрясающая вещь, его надо популяризировать, его нужно привлекать однозначно, чтобы он вообще не простаивал. Потому что для нас простой — это просто сгорающие деньги, и мы никакой пользы не получаем от этого. Как только мы сможем обосновать целесообразность его покупки, конечно, мы его купим, будет стоять здесь на Заводском. В итоге он нам обойдется дешевле, ведь сейчас мы платим около 75 млн рублей в год аренды.

С вертолётными площадками тоже ситуация с места сдвинулась. На самом деле, при Украине разрушили всё, что можно было разрушить, но муниципальные вертолётные площадки раньше были же. Потом кто-то их приватизировал, вывел в частную собственность. Кто-то дома уже построил на месте тех площадок, но где-то они остались. В Ялте, допустим, есть вертолётодром в трёх минутах езды от больницы, то есть в больнице нет смысла делать площадку. По городам мы везде садимся.

Мы в этом году пользуемся «Ансатом», как и в прошлом, он маленький и может сесть на крышу здания при желании. Но он берёт всего одного больного. Если мы приезжаем на массовое ДТП, то там 4-5 человек немедленно нужно эвакуировать. МИ-8, к примеру, двух лежачих и четверых сидя забирал совершенно спокойно и увозил. Но это другая машина с другими характеристиками и другими условиями для посадки.

В площадке ничего сложного нет — это 100 кв. м земли десять на десять с дренажом, с разметкой, с освещением и отсутствием высотных строений рядом, чтобы винтом не зацепиться. Мы сейчас анализируем ситуацию, подбиваем статистику. В Керчи, к примеру, нам неудобно садиться — там стадион, и пока он пустой — садимся, а как только заработает, нам там сесть никто не даст. Мы должны предусмотреть в будущем там строительство площадки. Эта проблема решаемая, и мы её решим.